Епископ Якутский Роман: О Кавказе, морозе -60, о мечтах и послушании архиерея. После литургии епископ Роман очень медленно идет от алтаря к выходу из собора: народ подходит не только под благословение, но и за советом.

«Очень полезное качество для архиерея, — не без иронии говорит один из сослуживших владыке священников. — Мы как раз успеваем неторопливо разоблачиться».

Потом епископ Роман садится в машину и едет по делам. Сегодня выходной, дел мало, и машина повседневная — уже не очень новая «Волга». Если надо выезжать из города, специфика местных дорог обязывает пересесть на “УАЗ-Patriot”.

Вечером епископ Роман сажает гостей (епископ и священник из Беларуси и мы, журналисты) за стол, а потом провожает их до гостиницы. Пешком. Идти — минут десять, вот он и выходит прогуляться.

Епископ Роман говорит голосом негромким, повышая его только на «Христос Воскресе!».

Леша будет монахом

Самый важный этап моей жизни — детство. Бабушка моя была монахиней в миру — дед умер, как только вернулся с войны, и она приняла постриг. Воспитывала она меня уникально! Знаете песни-притчи певицы Светланы Копыловой? Я подобное с детства слышал из бабушкиных пересказов «Пролога». Истории про Иосифа Прекрасного, про блудного сына… Потом я прочитал «Отца Арсения», и в рассказе «Утешительный поп», про священника, доносившего христианские истины простым языком, узнал свою бабушку.

Азбуку я учил не по букварю, а по Псалтири. Это вообще первая прочитанная мной книга. Бабушка Псалтирь и акафисты Иисусу Сладчайшему, Богородице и Николаю Чудотворцу знала наизусть и меня учила читать, прибегая к хитрости. Встанет перед иконами и скажет: «Леша, у меня глазки сегодня болят, а мне надо акафист Божией Матери читать, сегодня Ее день. Вот я буду читать по памяти, а ты мне подсказывать будешь, если собьюсь». И начинает: «Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых…» — и умолкает, а я пальцем по книжке слежу и слово следующее читаю.

Потом весь этот детский опыт повлиял и на семинарскую жизнь, и на священническую, и вот теперь на архиерейскую.

В православных многодетных семьях принято бывало одного из детей Богу посвящать. Я был старшим, и с того момента, как начал что-то понимать, слышал от мамы: «Леша будет монахом и священником, будет за нас молиться». И другого пути как будто и не было.

Теперь мама живет вместе со мной, и я за ней — как за каменной стеной. Она меня любит и постоянно молится. Я очень ей благодарен.

Еще приехал со мной мой младший брат. Он очень работящий и хозяйственный человек, тоже много мне помогает, спасибо ему.

Армия

В юности, конечно, не обошлось без метаний и искушений — армия. Воспитывали правильно: необходимость отдать долг Родине не обсуждалась никак. Молебен послужили, с семьей за столом немного посидели, утром причастился, мама благословила — и, с Богом, собрался и пошел.

Наш тогдашний правящий архиерей, архиепископ Ставропольский и Бакинский Антоний (Завгородний), друг нынешнего Патриарха, тоже благословил служить.

А в армии Господь показал мне жизнь в ее разнообразии, и начался период (недолгий, правда), не сомнений, конечно, а исканий. Речь не шла о поиске своего пути, выбора и так далее — а просто погрузился в отличный от прежнего мир. Я сейчас иногда беседую с молодежью о грехе сквернословия и говорю, что грех этот может поступать по двум каналам: если человек сам себе позволяет расхлябанность или если погружается в среду, где все матерятся. Вот со мной в армии именно это и произошло. Пришел я, такой наивный мальчик, а все кругом ТАКИМ языком и о ТАКОМ говорят… Первое искушение — поддаться этому разнообразию грехов. Соблазн так называемой свободой.

Удержало от падения только воспитание — с детства полученное знание, что это — непорядочно, дурно, неспасительно, и Бог за это спросит.

Монашество

Я плохой монах. Мне не довелось пожить в монастыре, если не считать того, что я учился в Московской духовной академии в Троице-Сергиевой Лавре.

Но у меня были хорошие духовные наставники (а монах без духовника состояться не может), в первую очередь — архиепископ Верейский Евгений, который меня постригал. Я ему очень благодарен — он показал мне пример настоящей монашеской жизни.

Вообще же в монашеском пути для себя я никогда не сомневался, даже в годы искушений.

Кавказ

Служение на Кавказе — слишком яркая страница моей жизни, чтобы вспомнить что-то конкретное. Мне пришлось много ездить — и Южная Осетия, и Чечня. Тут помнишь либо что-то радостное, либо страшное.

Однажды в Чечне нас боевики остановили. Ну что тут рассказывать? Звучит по-геройски: «Боевики задержали православного священника!», — а ничего героического и не было. Даже не стоит говорить об этом.

Потом была Грузия. Встреча с Патриархом-Католикосом всея Грузии Илией. Человечный и великий, любвеобильный и духовный, родной и небесный. Есть такие последние из могикан — люди из другой, даже не прошлой, а позапрошлой эпохи. Его значение для грузинского народа и Грузинской Церкви ни с чем не сравнимо.

Всенародная любовь к Патриарху Илии— совершенно естественная, нелицемерная. Его работоспособность и забота о людях меня потрясла. Он спит по два-три часа в сутки. До глубокой ночи он принимает людей у себя в резиденции.

Промыслом Божьим, я оказался в Грузии после наречения во епископа, и служение в Грузии стало для меня дополнительной школой пастырства. Благодарю Бога за это время! Оно очень помогло мне в моем нынешнем служении.

Тамошние священники часто с иронией и укоризной говорят: «Вы, русские, зациклены на дисциплине и думаете, что на престоле лежит Типикон. А мы откроем вам Америку: мы скажем, что на престоле лежит Евангелие. И главное в Церкви — любовь».

Мы действительно в богослужении очень большое значение уделяем дисциплине. Не скажу, что это плохо, но иногда бывает перекос. Я не хочу сказать, что у нас нет проявлений деятельной любви — просто у них она мне раскрылась, а до того я был, как слепой, и любви этой не видел.

Якутия

***

Приезжал к нам малым составом хор Санкт-Петербургской духовной академии для миссионерской поездки. А я, будучи человеком неопытным, случайно выбрал им для приезда самое холодное время года. Хор прилетал восьмого января. Температура воздуха составляла минус шестьдесят градусов.

Мой секретарь, иеромонах Никандр, встречал их в аэропорту. Звонит мне и говорит: «Когда я увидел их, я чуть не упал в обморок. Они вышли из самолета в пиджачках».

Пришлось нам весь хор одевать в унты и шубы.

Началась поездка. Тут уже я в ужасе: «Куда со своим безумным рвением потащил людей?!» Дело в том, что если в такую погоду в пути глохнет машина — это катастрофа. До ближайших сел иди сутками — не дойдешь. В минус шестьдесят можешь вообще никуда не идти — все равно не дойдешь.

В таких случаях приходится жечь машину и стоять, ждать, вдруг кто проедет. Машина сгорает за два часа. Телефон не работает.

А потом наступает блаженная смерть от мороза.

Поездка в итоге вышла грандиозная! Семь или восемь концертов, две или три службы, заезжали в регионы, в которые в зимнее время никто не ездит. Но когда мы вернулись, мне говорить было совершенно нечего, потому что люди вытерпели невозможное. Я смог только сказать: «Если ваши сердца откроются, я буду счастлив. Сейчас я могу только вас поблагодарить».

Один из восьми вернулся насовсем — наш иеродиакон, отец Симон.

***

Но сейчас мы рукоположили во диакона в Верхнем Вилюйске местного жителя, якута — зовут Михаил, главным бухгалтером в якутском казначействе работает. Совершенно блаженный человек — четверо детей, мал-мала меньше, говорит на ломаном русском. Спрашиваем: «Священником быть хочешь?» — а он в простоте душевной отвечает: «Не думал, но это для меня очень близко. А работу бросить не могу — детей надо кормить». Конечно, община в двадцать человек его никогда не прокормит. Ну что ж, работай…

Стал на работу в подряснике ходить. Жалуется: «Вот проблема возникла — требуют на работе подрясник снимать!» — конечно, работай без подрясника.

Тяжело ему пока, ведь службы со священником он не знает. Впервые был на пасхальной службе — как раз сам и служил.

***

Вот удивительный человек у нас есть — Анна Васильевна, единственная в Русской Православной Церкви, а может, и во всем мире женщина — водитель архиерейской машины. Четвертого епископа уже возит.

Я не знаю, сколько времени она спит. Часов в одиннадцать-двенадцать ночи она меня привозит в епархию, и знаю, что до шести-семи утра, когда она приедет меня забирать, она успеет съездить к погорельцам (здесь очень часто люди остаются без крова в результате пожаров), в детдом и еще куда-нибудь. А ведь у нее и семья есть, и хозяйство!

***

Бывают совершенно непредсказуемые встречи. Например, недавно, когда я был в Южной Якутии, ко мне подошла одна импозантная дама и показала свое родословное древо. И выяснилось, что мы с ней очень дальние родственники!

Добрая женщина, образец христианки. Много помогает храму, сейчас запускает проект благотворительной столовой. Очень мне было приятно, что такой светлый человек — и моя родня по крови.

Испытание

Самое тяжелое испытание в жизни мне пришлось перенести, когда я, уже будучи священником, перед поездкой в Грузию сломал правую руку. И это было страшно. Вроде, все на месте — голова думает, ноги ходят, а правая рука в гипсе — и я не могу служить литургию.

Очень тяжелое чувство — не оставленности даже и не наказания, а просто невозможности участвовать в том, к чему ты призван.

Единственный страх

Вообще-то любой полет на самолете может стать последним. Но главное — не заострять на этом внимание. Малодушия быть не должно, оно от маловерия.

Бабушка моя в свое время плакала и говорила: «Я боюсь умереть нераскаянной в грехах». Вот это действительно страшная опасность — не до конца раскаянные грехи, неправильное духовное состояние.

Звучит чудовищно пафосно, напишете — будет еще пафоснее. Но по сути, только так и есть.

Мечта архиерейская

Желание и молитва моя — чтобы храмы и общины имели священников. У меня в кабинете есть карта, на которой населенные пункты с храмами обозначены красными и зелеными кружочками. Красные — это там, где священника, к сожалению, пока нет, а зеленые — там, где он уже есть.

Пока что красных кружочков очень много — много у нас в епархии вакантных мест. Процесс подготовки священников долог и трудоемок. Но это нужно.

Здесь невозможно заниматься рекламой и говорить: «Герои, приходите!» Нет героев. Оскудел преподобный. Я даже как-то обиделся на нашу поэтессу, главного редактора газеты «Логос» Ирину Дмитриеву, когда она написала в одной из своих статей: «Как плохо, нынешнее священство оскудело!» Я сначала вспылил: «Зачем вы так пишете, это неправильно!» — а сейчас сам говорю: «Жалко, что у нас нет святителей Василиев Великих, Григориев Богословов и Иоаннов Златоустов». Не в смысле глубины, а в смысле жертвенности. Их надо воспитывать и в муках рожать.

Вот это и есть — самая большая мечта, самое большое искание, самая большая беда и самый большой мой плач и самая большая тревога.

На карте — три миллиона квадратных километров. Это одна пятая России. И при этом здесь живет чуть больше девятисот тысяч человек.

Красные кружочки — общины и приходы, где нет священников, зеленые — где есть. Их примерно поровну. Каждый раз подхожу и с болью до них дотрагиваюсь. Есть приходы не просто с общиной, храмом, домом. Вот, например, Хандыга — трехэтажный дом, квартира для священника, хорошая община. Вот шахтерский поселок с населением в полторы тысячи человек, тоже община. Священника нет, но есть даже воскресная школа. Недавно их староста, Анна, 74 года попала в пожар — загорелся первый этаж в доме, где она жила, она выскочила тушить и задохнулась. Лежит в реанимации.

Вот центральная часть Якутии, западная, южная. Вот северная — Колыма, Тикси… Исключительная благодарность отцу Агафангелу (Белых) и архиепископу Иоанну Белгородскому за окормление этого большого и удаленного прихода.

За время моего пребывания соотношение красных и зеленых точек не изменилось. Ничего не поменялось. Но не потому, что я бездеятелен, а потому что на Севере есть тенденция к переездам.

И ведь быстро это не решишь.

Житейские попечения

Стою на литургии, поднимаю руки на словах Херувимской песни: «Всякое ныне житейское отложим попечение». А у меня в голове стучит: приехали на съезд православной молодежи ребята, а обратно отправились по уже закрытой для автомобилей Лене — таять начала. Официально по ней ездить уже нельзя.

Стою и думаю: «Господи, это же попечение… у меня служба, я отложить его должен…»

А у них там сорок сантиметров воды уже — до окон доходит. Уазики-«буханки» плывут практически. Это очень страшно.

Слава Богу, доехали.

Служение

Мне Господь послал очень хороших помощников, благодаря которым меня еще не заела бумажная работа. С другой стороны, один мудрый человек сказал: лучше всего та работа, которую сделал сам. Приходится работать и самому. Есть золотой закон: чем больше сам стараешься, тем больше стараются вокруг тебя. А плюешь на работу сам — будут и все остальные плевать. Они же все видят: приболел, заленился — значит, и нам можно расслабиться.

Приходится много и часто непредсказуемо ездить на престольные праздники. А иногда звонят и говорят: «Завтра в таком-то селе за две тысячи километров будет председатель правительства республики. Можете сопровождать». И я со священником и певчими неожиданно лечу за две тысячи километров, чтобы совершить литургию в этом селе, сэкономив двести тысяч за перелет.

А бывает просто обращаются люди с просьбой приехать, потому что у них уже сто лет не было священника. Сажусь и еду. Иногда почти сутки в пути приходится проводить.

Архиерей

Для меня архиерейское служение — это в первую очередь послушание. А монашество — начало послушания.

Епископом я себя вообще не ощущаю. Как был священником, так и остался. Сформирован я семинарией и в семинарии, так что и требования мои — школьные. Требую исполнительности и соблюдения дисциплины. Может, здесь моя беда и болезнь— бываю из-за этого резковат.

Все разговоры про архиерейский эгоцентризм и авторитарную власть епископа — это полнейшая чушь. Считать, что архиерейство дает возможность жить, ставя себя надо всеми, может только дурак. Епархия — это семья. Это жизнь. Это организм. Можно, конечно, закрыть глаза и уши, но у тебя все равно остается послушание Богу, Церкви, священноначалию. В результате, именно архиерей оказывается в самом зависимом положении.

Когда мне, еще простому священнику, раньше архиереи говорили: «Вы — блаженные люди, чем ниже — тем свободнее!» — я не понимал. Теперь я вижу, что архиерей зависит от всех: от местных жителей, от местной власти, от священноначалия, от своих священников. И перед всеми надо уметь смиряться. Ну, порычишь иногда на службе. Мне тут один батюшка — гость епархии — сказал: «Что-то, владыка, ты рычишь несерьезно».

Хотя на самом деле я ужасно жесткий человек. Только вам в этом никто не признается.

Счастье

Мне сложно говорить о счастливых моментах в своей жизни. Скорбей больше. Не то чтобы я был нытиком, но нахожусь в постоянном напряжении. Это правильно. Это называется «трезвение».

Но если вы спросите меня, счастливый ли я человек — да, конечно, я счастлив. Потому что я нужный.

Беседовала Мария Сеньчукова

Фото: Михаил Моисеев