Свет любящего сердца

И вот однажды, когда стоя в молитве, я просила Бога указать путь, в сознании ярко вспыхнуло имя «Суорун Омоллоон». Я смутилась: «Как?! Показать наши тексты великому писателю, классику, которого называют патриархом якутской литературы? Что он скажет?..» Но мысль закрепилась, как повеление. И желая хотя бы попросить у него совета, как у единомышленника и старейшего брата по вере, я посоветовалась с Владыкой Германом. Получив на то его благословение, начала готовить тексты.

И, наконец, настал день, когда смогла перебороть страх, который так долго меня сковывал. Ни живая, ни мертвая, набрала номер его телефона и услышала голос самого Суоруна Омоллоона. Запинаясь, передала ему поклон от Владыки и назвала место своей работы - институт перевода Библии. Внимательно выслушав, он сказал: «У меня есть некоторые ваши пробные издания. Хорошие переводы. В языке нашем нет многих важных терминов, и полно других объективных трудностей. А вы все это преодолеваете». Его слова меня потрясли. Великий мастер слова, классик якутской литературы не раздавил нас, немощных, а поддержал и ободрил! И снова я утвердилась в мысли, что тот, кто от Бога, не переломит даже то, что надломлено, и не угасит даже то, что едва тлеет. Он, мудрый человек, понимал все сложности такого ответственного перевода. И вдруг сказал: «Если вы достаточно решительный человек, приезжайте сейчас. Жду. Сегодняшний день еще в наших руках, а про завтрашний мы того не знаем».

Быстро собравшись, приехала к ним домой. Он вышел навстречу - высокий, подтянутый, в серой рубашке. Внимательный взгляд. Лицо было строгое, без улыбки. С некоторым удивлением взял из моих рук букет белых хризантем и протянул жене, вышедшей из кухни: «Надя, это тебе». Провел меня в зал, посадил рядом с собой на диван. Попросил говорить погромче в ухо. Стараясь скрыть свою робость, я сразу же достала издания нашего института и начала рассказывать о переводе. Он внимательно слушал. И вдруг спросил: «Вы писали статью в газету? Если мне память не изменяет, называлась "Бог учит любить"». Я вспомнила, что несколько лет назад давала интервью, и, действительно, напечатали с таким заголовком. Он сказал: «Я сделал вырезку, храню у себя. Хотел встретиться с вами». И начал обстоятельно расспрашивать обо всем - о семье, родителях, моей деревне Лекечен в Вилюйском улусе, работе. Слушал с большим интересом. И как потом удостоверилась, он ничего из этого не забыл. Скоро я поймала себя на том, что отвечая на его вопросы, рассказываю ему все самое сокровенное из моего прошлого. Такое он мне внушил доверие. У меня было чувство, как будто сбросила с себя какую-то многолетнюю ношу. Сквозь слезы радости слышала его слова: «Сколько же вы, деточка, пережили! Но, слава Богу, все прошло, теперь у вас начнется светлая пора жизни». И так было мне покойно, хорошо. Я и не представляла тогда, сколько ему самому пришлось в жизни страдать. У него было такое чуткое к чужому переживанию сердце, что он радовался с радующимися и плакал с плачущими.

Я показала ему текст на якутском языке - отрывок из Первого послания к Коринфянам Апостола Павла: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви: то я ничто. И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы. Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит».

Он прочитал про себя этот гимн любви и сказал: «Это не перевод, а подлинник. За это ставлю пятерку». Окрыленная успехом, я достала другой текст - краткий словарик к Новому Завету. Он, водя пальцем по тексту, начал внимательно читать. Снова стал таким строгим. Усомнившись в каком-то слове, сходил на второй этаж за словарем Пекарского. Я удивилась, как он быстро находил слово, - сразу открывал в нужном месте. Сколько раз этот текст был проверен, а Дмитрий Кононович, можно сказать, слова на слове не оставил. И таким образом мы в тот вечер одолели с ним только одну страницу. Он так глубоко -изнутри - знал якутское слово, что мне стало страшно.

Когда наконец-то смогла спросить у него совета, за которым пришла, он задумался: «Есть два-три человека... Но надо подумать». А в конце разговора сказал: «Благодарю Владыку за такое доверие. Сделаю все, чтобы помочь вам. Я сейчас свободен. У Бога взял, Богу и отдам». И перекрестился. Помню, как он пошутил: «Только не нравится мне это слово "стилистический". "Стилягу" напоминает. Уж лучше сказать "литературный редактор"».

Узнав, что после этой работы я поеду в Москву работать с издательским отделом института, обрадовался: «Мы с Надеждой Семеновной тоже собираемся туда, да все откладываем. Думаю, что скоро решимся. Якутская зима тяжела для нас стала. Как хорошо, поедем вместе с вами». И пригласил за празднично накрытый стол. Помню, как он, сидя рядом, все подкладывал мне умело приготовленную жеребятину. С радостью отвечая на мой вопрос, рассказал о скором выходе двух его новых книг: «Мысли вслух» и «Эпос олонхо и эпическая поэзия саха (якутов)». Также о своем большом желании поставить часовню на самом красивом месте Чочур Мурана, «там, где она раньше стояла, и откуда весь город виден, как на ладони». Рассказал план парка, который он задумал там устроить. И вдруг оживился: «Я собираюсь туда в эти дни. Отец Игорь поедет со мной и еще несколько человек. Поедемте с нами, я покажу вам это место».

Перед моим уходом он поднялся в кабинет, и Надежда Семеновна поделилась со мной своими переживаниями: «Скорей бы в Москву. Столько людей к нему каждый день приходят с разными просьбами, и из улусов едут, а он никому не отказывает, все ездит в правительство, просит за каждого. Боюсь я за него... Хорошо, что теперь успокоится».

Тут спустился Дмитрий Кононович, переодетый в костюм, в берете, куртке, и подарил мне свои, уже надписанные, книги. Затем, не желая слушать наши уговоры остаться дома, пошел провожать. Помню, когда мы выходили из калитки, он сказал: «Здесь, на родине, каждое деревце мне знакомо и каждая веточка приветствует меня с радостью...» Затем разговор незаметно перешел на протоиерея Димитриана Попова, и Дмитрий Кононович стал с восхищением рассказывать о его служении в Таттинском улусе. Ощущение было такое, как будто они лично были знакомы. Автобус не шел, и он, опасаясь, что меня продует, остановил машину. Молодой якут за рулем сразу узнал Суоруна Омоллоона, заулыбался и охотно согласился довезти меня до порта, где я жила. Дмитрий Кононович, весело разговаривая, проехал с нами до остановки у магазина «Туймаада». Выходя, дал мне деньги для водителя. Я успела увидеть, как он переходил улицу под огромной, качающейся на ветру рекламой, где виднелись слова «...в театре им. Д.К. Сивцева - Суоруна Омоллоона».

Это был один из самых счастливых дней моей жизни. Ведь пришла к нему в большом страхе, как к великому писателю, а он встретил меня так, как если бы я сама была кем-то важным. Дмитрий Кононович и не умел быть иным. Каждый, кто приходил к нему, был для него очень важен, и он безоглядно одаривал всех теплом и светом своего любящего сердца.

Он любил якутскую поговорку: «Хорошо в пути иметь спутника и в дороге друга». И они, Дмитрий Кононович и Надежда Семеновна, поделили со мной все тяготы пути длиною в два года. Почти сразу же в Москве забрали меня из гостиницы и поселили у себя до конца работы, чем оказали нашему институту неоценимую помощь. Рассказать о том, сколько и как он трудился над текстами Нового Завета, а затем и над переводом Псалтири, значит написать большую книгу. Ценность и значимость работы измеряется не количеством лет, а степенью отданности ей, как служению Богу и своему народу, а также качеством. А Дмитрий Кононович служил, как жил, - самозабвенно и жертвенно. Бог, знавший его с чрева матери, хранивший его всю жизнь, в нужное время доверил ему Свое Слово. Он знал, что народ примет его из рук того, кого называл своей совестью.

Еще Дмитрий Кононович был усердным молитвенником за дело перевода. Утром рано, когда все спали, он молился с зажженной свечой, и вечером поздно, когда все легли, зажигалась его свеча. Молитва его всегда светилась перед Богом. А когда назревала какая-то трудность в работе, мы вместе становились на молитву. Такой покой тогда спускался в сердце, появлялась надежда, что все будет так, как надо. И Бог ему всегда отвечал.

Никогда не забуду, как в один из рождественских дней Дмитрий Кононович, бодрый, радостный, сказал Надежде Семеновне и мне такие слова: «Вот скоро выйдет наша долгожданная Книга - Новый Завет. И она укажет путь моему народу, по которому ему идти. Больше не буду ничего писать, доказывать, спорить. В этой Книге будет все, что я хотел им сказать. Я верю своему народу. Он увидит правду».

Саргылана (Саломия) Леонтьева

Источник

{jcomments off}